цветок знаменитый,
Ибо им человек достигает жизни.
Принесу его я в Урук огражденный,
Накормлю народ мой, цветок испытаю:
Если старый от него человек молодеет,
Я поем от него –
возвратится моя юность».
Особый интерес представляет противопоставление двух героев – Гильгамеша и Энкиду. Оба созданы по тому же божественному образцу («образ Ана»). Разница в том лишь, что они являются носителями двух противоположных начал и стихий. В эпосе (как и в шумерских песнях) покровителем Гильгамеша является бог дневного света Уту‑Шамаш. А вот жизнь Энкиду направляет мрачный и страшный бог ночи и Подземного мира Нергал. Любопытно и распределение мест «надзора и контроля» за людьми между этими богами. Бог света Уту‑Шамаш творит суд в гороссде, а бог тьмы Нергал распоряжается судьбами людей в степи (в пустынных или нежилых местах). Отсюда и неизбежное соперничество между героями, которыми руководят столь противоположные и полярные силы. Темнота и невежество Энкиду таким образом вполне объяснимы (дурное влияние среды). Не так ли сегодня у нас говорят, когда хотят показать чью‑то дикость: «Ты что – с большой дороги, что ли?!» Критическая линия шумерско‑вавилонского эпоса прослеживается и в иных сюжетах.
А. Исачев. Блудница Шамхат
Такова критика в адрес одного из героев, Acaкa, самодовольного дикаря, не почитающего своих родителей, не пробовавшего материнской груди, живущего вне традиций, страстно желающего взойти на престол («возводящий себя на престол»). Этот дикарь напоминает иных невежественных политиков, место которых в лучшем случае у стойла или в хлеву. Правда, у шумеров блудница Шамхат, которую в течение недели познает Энкиду, все же сумела очеловечить дикаря, передав ему основные представления о граде и мире. К несчастью, после этого он скончался от страшной болезни. Не слишком ли большая цена за усвоенные знания? Не превращается ли и наша столица в «великую блудницу», в град без совести и морали?
Гений Древа Жизни
Ассиро‑вавилонская, шумерская культуры прочно вошли в сокровищницу человеческих знаний. И не только Гильгамеш, но и образ свирепой Лилит, перешедший из вавилонской поэзии в Библию, в апокрифы Древней Руси, в «Вальпургиеву ночь» Гёте. Ее использовал А. Франс в новелле «Дочь Лилит». Неудивительно, что К. Бецольд поставил тексты Месопотамии по своему значению вровень с китайскими летописями и книгами Ветхого Завета. По мнению Дж. Смита, история Утнапиштима – прародителя вселенского потопа стала предвосхищением библейского сказания о Ное и другом великом потопе.
Бехистунская скала
Надпись Дария на Бехистунской скале
Когда в 1160 году еврейский путешественник Вениамин Тудельский (рабби Вениамин), покинув Испанию, решил взглянуть на Вавилон, город предков, он кораблем добрался до Константинополя, а затем до Мосула, откуда спустился вниз по рек Тигр к Багдаду. Там обнаружил двадцатитысячную еврейскую колонию и поблизости, в Хиллахе, еще одну, 10?тысячную общину. Некоторые жители уверяли, что можно увидеть дворец Навуходоносора – «печь, раскаленную огнем» и даже «Башню рассеянного поколения» (Вавилонскую башню). Видимо, его ввели в заблуждение. Город Вавилон находился ниже. Но кто смог бы разобрать среди множества безымянных холмов именно тот, где некогда возвышалась древняя столица, ставшая ныне «грудою развалин, жилищем шакалов, ужасом и посмеянием»?! К 400 году до н. э. сохранялись лишь стены древнего города. Но и они обрушились после ухода римлян. Миссионер Кроче посетил Месопотамию в 1290 году и подробно описал развалины Ниневии («город значительный»). Установил и место – город Мосул. Позже Л. Роволф скажет: «На этом месте и вокруг некогда находился могучий город Ниневия, какое‑то время являвшийся столицей Ассирии».