Существует версия, отчасти подтвержденная документами, что первоначально Вишневецкие планировали использовать Отрепьева в своих планах дворцового переворота, имевшего целью низложение Сигизмунда III, и возведение на трон «Димитрия». Тот, будучи как потомок Иоанна IV, Рюриковичем, а значит и родственником польской династии Ягеллонов, вполне подходил для этого трона. Но по каким-то причинам от этого плана было решено отказаться.
Король Сигизмунд отнесся к «воскресшему Димитрию» прохладно, как и многие его сановники. Гетман Ян Замойский, например, высказался по этому поводу так: «Случается, что кость в игре падает и счастливо, но обыкновенно не советуют ставить на кон дорогие и важные предметы. Дело это такого свойства, что может нанести вред нашему государству и бесславие королю и всему народу нашему.». Впрочем, король все-таки принял Отрепьева, обращался с ним вежливо (у Карамзина написано, что он принял его в своем кабинете стоя, то-есть признавая в нем равного себе), и назначил ему денежное содержание 40000 злотых ежегодно. Другой помощи от короля Отрепьев не дождался, но учитывая политическую обстановку в тогдашней Речи Посполитой, тот и не мог ее предоставить. Дело в том, что король в Речи Посполитой был, в основном, номинальной фигурой, реальная же власть принадлежала аристократии (Вишневецким, Потоцким, Радзивиллам и другим богатым и знатным домам). В Речи Посполитой не было также королевской армии, как таковой - лишь пехота из 4000 гвардейцев, содержащаяся на личные доходы короля. Таким образом, признание королем "Димитрия" имело лишь морально-политическое значение.
Отрепьев имел также и другие важные встречи, в том числе - с представителями католического ордена иезуитов, имевшего в Речи Посполитой большое влияние. Он даже написал письмо тогдашнему Папе Римскому, Клименту VIII, в котором обещал в случае своего «возвращения на престол» присоединить православную церковь к католической, и получил ответ с «удостоверением его в своей готовности вспомогать ему всею духовною властию Апостольского Наместника» [2]. Для укрепления отношений, Отрепьев дал торжественное обещание Юрию Мнишеку жениться на его дочери Марине, и даже официально обратился к королю Сигизмунду за разрешением на брак.
Воодушевленные успехом, Вишневецкие начали собирать войско для похода на Москву, имевшего целью возведение на трон «Димитрия». Карамзин пишет: «Ополчалась в самом деле не рать, а сволочь на Россию: весьма немногие знатные Дворяне, в угодность Королю, мало уважаемому, или прельщаясь мыслию храбровать за изгнанника Царевича, явились в Самборе и Львове: стремились туда бродяги, голодные и полунагие, требуя оружия не для победы, но для грабежа, или жалованья, которое щедро выдавал Мнишек в надежде на будущее.» Иначе говоря, войско состояло, в основном, из тех самых беженцев, запорожских и донских казаков, которые в свое время бежали из России в результате политики Иоанна IV и Бориса Годунова, хотя к формируемой армии присоединились также и некоторые польские шляхтичи со своими дружинами. Не все, однако, соблазнились возможностью отомстить ненавистному Годунову - как пишет Карамзин, немало было таких, кто не пожелал участвовать в интервенции, или даже активно ей противодействовавших. «Достойно замечания, что некоторые из Московских беглецов, детей Боярских, исполненных ненависти к Годунову, укрываясь тогда в Литве, не хотели быть участниками сего предприятия, ибо видели обман и гнушались злодейством: пишут, что один из них, Яков Пыхачев, даже всенародно, и пред лицом Короля, свидетельствовал о сем грубом обмане вместе с товарищем расстригиным, Иноком Варлаамом, встревоженным совестию; что им не верили и прислали обоих скованных к Воеводе Мнишку в Самбор, где Варлаама заключили в темницу, а Пыхачева, обвиняемого в намерении умертвить Лжедимитрия, казнили.»[2]
Эти приготовления, не могли пройти незамеченными Годуновым. Разумеется, первым, что пришло ему в голову, было предположение об очередных интригах его врагов из числа бояр. Судя по его дальнейшим действиям, он был сильно напуган «воскресением» царевича Димитрия. Для начала, он приказал доставить к нему мать Димитрия, Марфу Нагую, давно постриженную в монахини и помещенную в Новодевичий монастырь. Его интересовал только один вопрос - жив ее сын, или мертв. Марфа Нагая, видя какой страх внушает тень ее сына Годунову, несомненно не без удовольствия, ответила: «Не знаю». Борис Годунов пришел в бешенство, а Марфа Нагая, желая усилить эффект от своего ответа, стала рассказывать, будто бы она слышала, что ее сына тайно вывезли из страны, и тому подобное. Поняв, что толку от нее не добиться, Годунов отступился от нее. Скоро ему, все-таки, удалось установить личность самозванца, и он приказал обнародовать историю Отрепьева, поскольку дальнейшее молчание было опасно, так как побуждало народ к мыслям, будто бы самозванец и правда спасшийся царевич Димитрий. В то же время, было направлено посольство ко двору короля Сигизмунда, во главе с дядей самозванца Смирновым-Отрепьевым, целью которого было изобличение самозванца; другое посольство во главе с дворянином Хрущовым было отправлено на Дон к казакам, чтобы убедить их отступиться. Оба посольства успеха не имели. «Вельможи Королевские не хотели показать Лжедимитрия Смирнову-Отрепьеву и сухо ответствовали, что им нет дела до мнимого Царевича Российского; а Козаки схватили Хрущова, оковали и привезли к Самозванцу.»[2] Более того, перед лицом неминуемой смерти, Хрущов пал перед самозванцем на колени, и признал его царевичем Димитрием. Третье посольство с дворянином Огаревым было отправлено Годуновым непосредственно к королю Сигизмунду. Тот принял посла, но ответил на его просьбы, что сам он, Сигизмунд, не стоит за самозванца и не собирается нарушать мира между Россией и Речью Посполитой, но и не может отвечать за действия отдельных шляхтичей, поддерживающей Отрепьева. Огареву пришлось возвращаться к Борису Годунову ни с чем. Кроме этого, Годунов потребовал от патриарха Иова написать польскому духовенству письмо, в котором печатями епископов удостоверялось, что Отрепьев - беглый монах. Такая же грамота была направлена киевскому воеводе князю Василию Острожскому. Гонцы патриарха, доставлявшие эти грамоты, были, вероятно, схвачены в пути людьми Отрепьева, и своей цели не достигли. «Но гонцы Патриарховы не возвратились: их задержали в Литве и не ответствовали Иову ни Духовенство, ни Князь Острожский, ибо Самозванец действовал уже с блестящим успехом.»[2]