«В гнезде наиболее гонимого Борисом боярства с Романовыми во главе, по всей вероятности, и была высижена мысль о самозванце. Винили поляков, что они его подстроили; но он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве. Недаром Борис, как только услыхал о появлении Лжедимитрия, прямо сказал боярам, что это их дело, что они подставили самозванца. Этот неведомый кто-то, воссевший на московский престол после Бориса, возбуждает большой анекдотический интерес. Его личность доселе остается загадочной, несмотря на все усилия ученых разгадать ее. Долго господствовало мнение, идущее от самого Бориса, что это был сын галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий. Не буду рассказывать о похождениях этого человека, вам достаточно известных. Упомяну только, что в Москве он служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасского, потом принял монашество, за книжность и составление похвалы московским чудотворцам взят был к патриарху в книгописцы и здесь вдруг с чего-то начал говорить, что он, пожалуй, будет и царем на Москве. Ему предстояло за это заглохнуть в дальнем монастыре; но какие-то сильные люди прикрыли его, и он бежал в Литву в то самое время, когда обрушились опалы на романовский кружок.» [3]
Жизненный путь Отрепьева от момента его бегства и до того, как он объявился в Речи Посполитой при дворе князя Вишневецкого, покрыт мраком. Как утверждает Н.М. Карамзин, прежде чем объявить себя чудесным образом спасшимся царевичем Димитрием, Отрепьев обосновался в Киеве, в Печерском монастыре, где « .вел жизнь соблазнительную, презирая устав воздержания и целомудрия; хвалился свободою мнений, любил толковать о Законе с иноверцами, и был даже в тесной связи с Анабаптистами» [2]. Но и такая монастырская жизнь ему, видимо, наскучила, поскольку из Печерского монастыря он ушел к запорожским казакам, к атаману Герасиму Евангелику, где получил воинские навыки. У казаков, однако, он также не задержался - ушел, и объявился в Волынской школе, где изучал польскую и латинскую грамматику. Там он был замечен, и принят на службу к богатому польскому магнату князю Адаму Вишневецкому. Вероятно, ему удалось добиться расположения Вишневецкого, который оценил его познания и воинские умения.
Несмотря на хорошее отношение Вишневецкого к Отрепьеву, для того немыслимо было просто заявиться к магнату и поведать о своем «чудесном спасении» - ясно, что никто не поверил бы в такую чушь. Отрепьев решил действовать более тонко.
«Заслужив внимание и доброе расположение господина, хитрый обманщик притворился больным, требовал Духовника, и сказал ему тихо: «Умираю. Предай мое тело земле с честию, как хоронят детей Царских. Не объявлю своей тайны до гроба; когда же закрою глаза навеки, ты найдешь у меня под ложем свиток, и все узнаешь; но другим не сказывай. Бог судил мне умереть в злосчастии». Духовник был Иезуит: он спешил известить Князя Вишневецкого о сей тайне, а любопытный Князь спешил узнать ее: обыскал постелю мнимоумирающего; нашел бумагу, заблаговременно изготовленную, и прочитал в ней, что слуга его есть Царевич Димитрий, спасенный от убиения своим верным медиком; что злодеи, присланные в Углич, умертвили одного сына Иерейского, вместо Димитрия, коего укрыли добрые Вельможи и Дьяки Щелкаловы, а после выпроводили в Литву, исполняя наказ Иоаннов, данный им на сей случай. Вишневецкий изумился: еще хотел сомневаться, но уже не мог, когда хитрец, виня нескромность Духовника, раскрыл свою грудь, показал золотой, драгоценными каменьями осыпанный крест (вероятно где-нибудь украденный) и с слезами объявил, что сия святыня дана ему крестным отцом Князем Иваном Мстиславским» [2].
Не вполне понятно, был ли Вишневецкий действительно обманут, или он просто решил воспользоваться подвернувшимся случаем для своих политических целей. Во всяком случае, Вишневецкий сообщил польскому королю Сигизмунду III о своем необычном госте, и тот пожелал увидеть его лично. До этого Вишневецкий также успел подготовить почву, распространив информацию о «чудесном спасении Иоаннова сына» по всей Польше, в чем ему помогали брат Константин Вишневецкий, тесть Константина сандомирский воевода Юрий Мнишек, и папский нунций Рангони.